Что помнят дети войны? Стихи Аллы Айзеншарф и Ашота Сагратяна

У этих поэтов разное происхождение, разные национальности, разные судьбы. Но оба — ровесники, и детство обоих пришлось на военные годы. Алла Айзеншарф

Ее настоящее имя — Галина Наумовна Варфоломеева. Родилась в 1936 году в Немирове, что под Винницей, на земле с древней историей: со скифскими городищами; преданиями о монголо-татарском нашествии, во время которого было дотла сожжен город Миров, а на его месте выстроен новый — Немиров; борьбой против шляхетского гнета, и т. д. Между прочим, здесь родился и русский поэт Н. А. Некрасов, жила Марко Вовчок, бывали Оноре де Бальзак, Людвиг Ван Бетховен, Клод Дебюсси и немало других знаменитостей.

Однако этот город, долгое время считавшийся одним из центров раввинской науки, получил печальную славу после «Немировской резни» 1648 года, когда были убиты многие из 6 тысяч жителей еврейской общины. Их численность не была полностью восстановлена вплоть до конца XIX века.

В годы Великой Отечественной войны на долю евреев вновь обрушились репрессии. На момент ее начала будущей поэтессе было всего 5 лет. Вскоре она потеряла отца, убитого во время погрома, и мать, отправленную в концлагерь. Оставшись с 9-летней старшей сестрой, девочка вместе с нею бродила по окрестностям, пока не оказалась в гетто. А через год начала писать стихи, точнее, сочинять, так как запечатлеть их на бумаге тогда было невозможно: и грамоты не знала, и нечем было записывать.

Строчки тех стихов пронзительно остро передают переживания юного автора. Читая и перечитывая их, поймала себя на мысли, что они напоминают калейдоскоп документальных кадров, по которым еще не прошлась рука монтажера, — картины сиротского существования предстают ярко, зримо и каждая — в отдельности.

Дети прятались от оккупантов, когда с чьей-то помощью, когда сами. Укрывались, как и где могли: по сараям и хлевам, прибрежным камышам, зарослям лопуха:

Так комары искусали, — нет уже сил терпеть. Ничего не хочу хотеть, только, чтоб про меня не знали. Лежу в камышах, распухшая, не могу разлепить глаза. И кашлять нельзя-нельзя: немцы услушают. Рядом они где-то идут с винтовками в гетто. Лягушонок смеется, глупый, плачет кузнечик. А мне уже плакать нечем, и очень болят губы.

Конечно же, нередко просвечивает тоска по родным:

Мне снился папа. Он еще живой, и так мы громко весело смеялись, и по зеленой травке шли домой. Мы шли домой и за руки держались. И мама нам махала из окна, и бабушка в окне была видна.

В своем комментарии Алла Айзеншарф пишет, что этот сон продолжался у нее много лет и после войны. О холоде ребенок высказывается всякий раз очень образно. Например: «А тут в сарае во все щёлки ветер просовывает иголки». Или:

Я об ножку ножку грею. Я сама себя жалею. А когда себя жалею, еще больше холодею.

Читаешь — и тоже холодеешь, представляя себе несчастную малышку. А вот как наивно и прямодушно придумывал детский ум кару для фашистского фюрера:

Я, наверно, Гитлера убью. Вот глаза закрою, Бах! — И выстрелю. Только я потом уже не вырасту, и себя уже не полюблю. Нет, я дверь закрою на замок, чтоб он выйти никуда не мог. А в окошко буду строить рожи: на, смотри, какой ты нехороший.

И вот что удивительно: детское восприятие ухватывало не только страх и ненависть к захватчикам-лихоимцам, лишившим крова и семьи, но и фотографически четко фиксировало иные сцены. Например, немую встречу с совсем юным гитлеровцем:

На луже бабочка лежала. Лежала вся и не дышала. Я под нее ладошку сунула и подняла, в лицо подунула, рукой махала. Я хотела, чтоб улетела. А немец, он в тени сидел, Смотрел сюда, смотрел, смотрел, И подошел, и сел на корточки. И он не страшный был нисколечко. А может, просто он забыл, что немцем был.

Внимание и любовь ко всему живому вообще характерна для этих поэтических мемуаров.

У рыжей кошки пять слепых котят. Они толкаются и кушать все хотят. И кошка подставляет им живот: «Ну, нате, вот». И хвостики вылизывает грязные, и сказки им рассказывает разные. И я смотрю на них до ночи самой и спать ложусь возле кошачьей мамы.

Что примечательно: сами постоянно голодные, сестры делились, как только была возможность добыть что-нибудь съестное, с беззащитными животными и заботились о них.

Может быть, он вырвался от кошки, но мышонок был живой немножко. Так он тихо, бедненький, пищал, и дышал, дышал, дышал, дышал. В лопушок его я закрутила, целый день его с собой носила. И попить дала ему, и крошки, и мышонок побыстрел немножко. И не стала я его держать, — если хочешь, можешь убежать. Только никуда он не бежал, ел и умывался, и дышал.

Несколько сюжетов посвящены игрушкам, и они тоже несут на себе печать военной невзгоды.

Очень жалко, очень жалко, мы в кустах нашли скакалку. Только мне не скачется, а смотрится и плачется.

Детская память сохранила имена и образы тех, кто выручал девочек, и тех, кто пытался их убить или выдать фашистам. Но самое главное — она сохранила благодарность к тем, кто давал хоть каплю, хоть искру доброты. Ведь и это помогало выжить. А выжив, не зачерстветь душой.

Прошли годы и десятилетия. Девочка выросла, окончила медицинское училище, а затем — Литературный институт. Жила и работала в разных местах, от Молдавии до Сибири. В 1988 году уехала в Израиль. Сейчас она является автором уже десяти поэтических сборников. А детские стихи были изданы в седьмом из них, в 2001 году, и при публикации ни одно слово не было изменено. Это, по-моему, правильно, — ведь речь идет не о гладкости рифмы — это исторический документ. В этом качестве и переданы стихи Аллы Айзеншарф в Организацию Объединенных Наций. Ашот Сагратян

Сегодня Ашот Аристакесович — известный армянский и русский переводчик, писатель и поэт, художник и мыслитель. Убежденный гуманист и личность широкой натуры. Автор многих глубоких афоризмов. Вот, например: «возраст зрелого ума определяют по культуре речи»; «истина размножается спорами»; «взор, обращённый в себя, должен быть готов ко всему».

Родился в Москве летом 1936-го. Предками его были выходцы из Исфагана. Один из них, Загарий Саградян, в 1659 г. привез в Москву и вручил российскому царю Алексею Михайловичу драгоценный дар — алмазный (Павлиний) трон. За это он получил наследное право сидеть в присутствии русских монархов и торговать беспошлинно на территории Российской империи.

Аристакес Сагратян, отец поэта, известен вкладом в строительство железных дорог в Армении. И это он после прорыва блокады Ленинграда доставил в город первые 180 вагонов зерна.

В 2010 г. вышел в свет поэтический сборник Ашота Сагратяна «Сквозь призму памяти и боли. Под сенью раздумий», в который включены воспоминания о военном детстве. Помню, когда читала, как током пробило от строчек:

Похоронка, похоронка, Обойди меня сторонкой… По России, по России Болью бабы голосили.

Военное детство — бомбежки, эвакуация, страх и голод, который остался незабываемым:

Кто-то выбросил в мусорный ящик Хлеб. По виду — еще вчерашний… Хлеб! Кому-то уже надоел. В ту войну я его Не доел.

Или:

Не вприкуску, не внакладку — Пили чай в войну вприглядку. Сахар клали под стакан, Наливали кипятка, Крася чай морковным соком, Чтобы радовал он око, В памяти рождая вкус, В голод чтоб развеять грусть.

Детские забавы были ограничены: «Война прошла через меня, украла детские игрушки…». Но превыше всего в стихах — тема любви и верности. Порой об этом говорится не напрямую даже, а между строк, без пафоса, но с нежностью.

Слава почте полевой! Письма к нам с передовой То и дело приходили, Душу маме молодили…

* * * Время неумолимо. Сегодня среди нас с каждым днем меньше тех, по чьей судьбе прокатилось тяжелое колесо войны — среди разных народов. Но не только помнить павших, но также беречь и уважать тех, кто жив до сих пор, очень важно. И благодарить за их память, передаваемую нам и тем, кто будет жить после нас. Всегда, а не только по торжественным датам.